Оригинал публикации на сайте "Свободная пресса"
Навальниада Эдуарда Лимонова — Песнь Песней русской литературы. Нет ничего, закатилось солнце, и высохли моря, исчезли звери и птицы, не видно людей, города превратились в руины, нет ни добра, ни зла, нет ни запахов, ни звуков, не слышно ни музыки, ни уличного шума, нет ни прошлого, ни будущего, нет вообще ничего.
Есть только Навальный. Огромный, во весь горизонт. Страшный. Очень страшный. Невозможно думать о чем-нибудь, кроме него, невозможно видеть что-нибудь, кроме него. Он приближается, он загораживает собой звезды и планеты, от грохота его шагов закладывает уши, трясется земная кора. Слышен скрежет его железных челюстей.
Слышно биение его каменного сердца. Ты стоишь, задрав голову, смотришь на него — ты, великий русский писатель, создатель единственной настоящей, как в начале XX века, русской политической партии, отец и дед лучшего поколения, какое только было в России, живая легенда всего на свете, борец, мыслитель и черт знает кто еще. Стоишь и смотришь на Навального, смотришь, как он закрыл твой горизонт, тебе хочется закричать, но слова застревают в горле, приходится объясняться в письменном виде. "Лимонов против Жириновского", "Лимонов против Путина" — брошюры. "Лимонов против Навального" — многотомная эпопея, которой не видно конца, роман с продолжением. Редакция популярного интернет-издания, в котором Лимонов был колумнистом, прекратила с ним сотрудничество, вернее, Лимонов сам прекратил сотрудничество, когда редакция забраковала и отказалась печатать шесть статей подряд — я спрашивал у редакции, все шесть статей, шесть из шести, были про Навального.
Навальный склонялся над его колыбелью в Дзержинске, Навальный гонялся за ним по Харькову и брежневской Москве, Навальный нависал над балконом шестнадцатого этажа отеля "Винслоу" на углу Мэдисон-авеню и 55-й улицы, Навальный заглядывал в зарешеченное окно камеры Саратовского централа, Навальный волок его по асфальту Триумфальной площади, стрелял в него в горах Боснии, Навальный смеется за его левым плечом, когда Лимонов остается один в комнате. Навальный всегда и везде, и снова писатель садится и пишет статью — но нет, это, конечно, не статья, это письмо, письмо Навальному лично в руки.
Лимонов просит своего страшного адресата исчезнуть из его снов и его жизни, просит не являться ночами и по утрам, просит сделать так, чтобы Лимонов забыл о нем, выпрямил спину, вдохнул воздух Москвы без Навального, России без Навального, планеты Земля без Навального — пожалуйста, просит он, и слеза падает на клетчатый тетрадный листок, превращая последнее слово в печальную кляксу, редактор потом станет смотреть сквозь этот листок на лампу, не сможет прочесть это слово и пойдет к Араму Ашотовичу, чтобы тот помог прочитать. Арам Ашотович скажет "Абанамат", статья выйдет с этим словом, но никто не заметит, никто не прочитает. Зачем читать то, о чем заранее знаешь, что там написано и каким будет вывод?
В Москве, в переулках между Покровкой и Садовым кольцом есть странный офис — о таких офисах в былые годы в модном журнале "Афиша" писали, что это место силы. Десятки, сотни парней и девушек — жизнерадостных и оттого неприятных, — работают на предвыборную кампанию Навального, рисуют графики предвыборных встреч, расстановки агитационных кубов, раздачи рекламных газет. Говорят, главный в этом офисе — некто Кац, покерный игрок с внешностью и повадками международного авантюриста и с удостоверением муниципального депутата. У Каца холодные глаза, Кац злой, Кац ничего не читает, и свежего меня не читает тоже, поэтому я просто прошу общих знакомых передать Кацу, что когда в этот его офис придет пожилой мужчина в очках и с перстнем на руке, его надо немедленно принять и выслушать, выдать ему пачку газет и нарядных наклеек на автомобильное стекло. Он встанет на оживленном московском перекрестке, будет раздавать газеты, и очередной прохожий, подняв на него глаза, узнает его и сфотографирует для твиттера. Навальный увидит фотографию, ретвитнет ее, и мы засмеемся и обрадуемся. Дед так хотел, чтобы Навальный заметил его и оценил, и вот он его, наконец, заметит и оценит, и сам, проезжая через тот перекресток, выйдет из своего микроавтобуса, подойдет к старику, пожмет его руку, и старик потом долго не будет ее мыть.
! Орфография и стилистика автора сохранены
