В последнее время меня всё больше вдохновляет полемика. На этот раз, с коллегой по оппозиции Иваном Стариковым, который оптимистически, как и полагается видному общественному деятелю, сказал, что победить терроризм в России можно, но лишь обретя осмысленное национально-государственное будущее и соединив в нашем протестном движении идеалы свободы с идеалами справедливости.
Я же будучи несколько большим пессимистом, убеждён,
что исламистский терроризм в России абсолютно победить невозможно, но вполне реально сделать его маргинальным – как это произошло с терроризмом палестинским.
В отличие от многих критиков путинизма, я не считаю волгоградскую трагедию доказательством полного банкротства режима. Бостонский теракт ведь никто из нормальных людей не воспринял как символ краха правления президента Обамы. Целью исламистского (или, выражаясь словами Буша-младшего, "исламо-фашистского") террора в России является создание условий для торжества на части Северного Кавказа (а возможно и Поволжья) Исламской революции. Добиться этого нельзя, точно так же как палестинский террор не заставил Израиль покинуть Иерусалим, арабский террор не заставил США покинуть Ближний Восток и прочее. Точно так же народовольческий, а потом и эсеровский террор не смогли свергнуть самодержавие. Но этот тот случай, когда главное не результат, а сам процесс.
Исламистский террор – это отныне такая же неотъемлемая черта российской жизни, как и жизни британской, израильской и американской. Ибо Российская Федерация уже два десятилетия как неотъемлемая часть "Большой" Западной цивилизации – главной преграды на пути Исламистской революции. Даже если Россия "прекратит кормить Кавказ", и над Махачкалой и Джохар-Калой (Грозным) взовьётся зелёное знамя джихада, террор не прекратится, поскольку на повестке дня возникнут и Казань, и "несправедливость" новых границ… Но ослабить террор революционно-исламистский террор можно. Двумя испытанными способами.
Первый – создание в регионе политически эффективной мирной демократической оппозиции, не просто активно выступающей с антикоррупционными, социал-демократическими и правозащитными программами, но и имеющая возможность регулярно побеждать на выборах, иметь доступ к прессе… Люди должны иметь вменяемую и влиятельную альтернативу и консервативному правящему истеблишменту, и вооруженному подполью.
Второй – активное контрразведывательное проникновение в вооруженное подполье.
Как видно, ничего из вышеперечисленного не требует никакого чудесного изменения сути оппозиционного движения или обретения "национально-государственного суперпроекта". Разве что несколько "подвинуть" "Едро" в СКФО и хоть временно, но "заткнуть фонтан" ЛДПР. И вместо борьбы с "экстремистами" и НКО больше сил уделять агентурной борьбе с террором. Для всего этого не нужна даже отставка Путина. В конце концов, США, Израиль и Великобритания имеют внятные национально-государственные проекты и очень разнообразную оппозицию. На частоту и жестокость террористических атак против них это никак не влияет.
Впрочем, если правы те, кто считает предновогодние теракты провокацией отечественных спецслужб, то здесь для пресечения корней "управляемого терроризма" без проведения гипотетического Московского процесса, а также тщательной люстрации нынешнего истеблишмента не обойтись.
Другой важнейшей темой, поднятой Иваном Валентиновичем, стал его призыв привить либеральной оппозиции ценности справедливости, по его мнению, характерные для русской цивилизации. Дальше была приведена красивая публицистическая формула, как всякая красивая формула, весьма далекая от реальности. Дескать, в 1917 году победила "справедливость без свободы", а в 1991 – "свобода без справедливости". Вот здесь я решительно не могу согласиться. В марте 1917 революционеры были уверены, что выступают и за свободу (за демократию), и за справедливость. И в ноябре 1917 революционные солдаты и матросы были убеждены, что идут не только за любимой поклонниками особого пути Русской цивилизации "уравнительной справедливостью", но и за свободой – в том числе от гнёта господствующих классов (сейчас бы сказали – элит). Существуют очень разные понимания справедливости. От гражданско-правовой до общинно-уравнительной. И очень часто они сосуществуют в одной революционной голове. И свобода также понимается очень различно. Часто народы, избавившиеся от колониальной зависимости и получившие себе на шею вполне авторитарные режимы, искренне почитают себя свободными – у них одноплеменная полиция, мэры и министры. Это и считается национальным освобождением. То же относится к политической свободе. Под которой сплошь и рядом понимают диктатуру единомышленников, а вовсе не гарантии плюрализма для бывших власть имущих.
Революции вообще бессмысленно делить на совершаемые во имя "свободы" и во имя "справедливости".
В прошлом феврале я попытался свести воедино свою типологию революций, исходя из которой, выделил революции, ставящие себе целью усложнение общества, и революции для упрощения общества.
Идя по пути китайской натурфилософии, первые я определил как Ян (мужские), а вторые – как Инь (женские). Стариков, возможно, Ян-революции отнёс бы к "революциям свободы", а Инь-революции – к "революциям справедливости". Тогда мы косвенно выходим на традиционное марксистское деление революций на буржуазные и пролетарские.
Только непонятно, куда отнести Исламскую революцию Хомейни и революции Арабской весны 2011 года. Там были и требования демократии, и пафос ликвидации настоящего кастового деления, и огромная антикриминальная составляющая.
Свергнутые сейчас в Египте "братья-мусульмане" выступали не только за исламизацию общества (т.е. за ограничение бытовых свобод), но и за люстрацию коррумпированного госаппарата эпохи Мубарака. А это вполне демократический лозунг радикального крыла российского протестного движения 2012 года. Они ввели серьёзные налоговые льготы для малого бизнеса. А это отнести к социальной справедливости или к экономической свободе?
Поскольку сейчас – по моей классификации – в России актуальны задачи незавершённой Августовской революции 1991 года, то естественным проводником протестного движения (движения "За вторую революцию") является новый средний класс, находящийся на либеральных, право-социал-демократических и либерально-русско-националистических позициях. Этот социальный слой ненавидит произвол и коррупцию (т.е. он – за справедливость). И одновременно – за "буржуазную" парламентскую демократию, за усиление прав местного самоуправления (т.е. он – за свободу). Но он – категорически против таких "социалистических мер", как увеличение налогообложения, национализацию или бюрократические гарантии прав наёмных работников. Возможно, он согласится на некоторое увеличение налогов и усиление социальных программ для самых обездоленных – но только в обмен на ликвидацию коррупционного давления со стороны власти. Он не готов заплатить за демократию ни гиперинфляцией, ни венесуэльским популизмом. И этот социальный слой "русских европейцев", который прошлой весной я, по ассоциации со знаменитым романом Василия Аксёнова, назвал "Островом Крымом" – единственный, выступающий как осознанная оппозиция путинизма. Слой, требующий, чтобы на смену декоративной европеизации Горбачёва, Ельцина и Путина пришла европеизация полноценная. И другой оппозиции путинизму нет. Архаические (неовизантийские) круги, выступающие за некий демократический сталинизм, ни реально сорганизоваться, ни найти реальную социальную поддержку так и не смогли.
Как было отмечено чуть выше, под справедливостью и свободой понимаются совершенно разные, часто просто взаимно враждебные сущности. Равенство всех перед законом и равенство шансов в честном соревновании предпринимателей и политиков – это справедливость. Но и требование централизованного перераспредения доходов для выравнивания скандального социального раскола – тоже справедливость.
Это похоже на то, как менялась концепция прав человека. Ещё полвека назад права человека были правами "большого" человека, который требовал ликвидировать полицейский гнёт, дать ему возможность выбирать веру, публиковать свои взгляды и организовываться в партии. Дальше он всё был готов решить сам – использую демократию. Постепенно правами человека стали права "маленького" человека – который требовал особой защиты и покровительства от государства. Не права выбирать судей, прокуроров и шерифов, а бесплатного дежурного адвоката в каждом полицейском участке. Не свободной уведомительной регистрации бизнеса, а дотаций и пособий. Не свободного соревнования, а защиты аутсайдеров.
Сегодня в протестном движении, особенно в его "навальнианской" части, считается, что множество социальных и экономических проблем разрешится, если уничтожить коррупцию власти. И только потом придёт понимание, что бедность и непритязательность большинства населения – единственный козырь России в рамках международного разделения труда. Социальный популизм может разрушить экономику, как это произошло с сельским хозяйством эпохи НЭПа при сочетании уравнительного наделения крестьян землей и слабо развитых рыночных отношений.
Задача не в том, чтобы соединить эфемерную свободу и воображаемую справедливость в лозунгах. И даже не в том, чтобы сочинить красивую программу, обещающую всем сёстрам по серьгам.
Надо просто, чтобы прогрессивный (революционный) класс "русских европейцев" перестал воспринимать основное население как туземцев. Народ надо суметь полюбить.
У националистов масса минусов. Но у них один плюс – в отличие от имперцев, они считают народ своей плотью и кровью, а не строительным материалом. Минус этого плюса в неизбежной биологизации гражданского долга. Но, повторюсь, самая жесткая экономическая политика может быть социально приемлемой, если её предлагают те, кто любит народ.
