С поэтом Дружковым прихотливая судьба свела меня в издательстве "Левша". Время от времени я рисовал обложки местным авторам, стараясь, по возможности, не вчитываться в тексты, - но это не всегда удавалось.
Книга стихов о Зайце поражала воображение буйством фантазии. Случайная встреча в лесу (если верить книжке) обернулась дружбой поэта с животным. "И в лесу потом под ёлкой, / А быть может, под сосной, / Вспоминать он будет долго / Встречу тёплую со мной" - заканчивался текст стихотворения. Я нарисовал поэту зайца на обложке, - после чего начались и наши "встречи".
Со мной делились массой странных историй. Глядя из-под тёмных бровей цыганским взором, полноватый Дружков приглашал меня в гости, обещая показать сенсационную находку. "Ты не поверишь, - инопланетяне оставили у окна тайный знак. Прямо на балконе... Прошлой ночью... Вот, пытаюсь разгадать его значение..." Я обещал зайти.
Как человек с филологическим образованием, я ценил фантазийный мир поэтов, в котором марсиане на балконе - ничуть не уступали "председательству земного шара" Хлебникова или ошейнику голого Кулика. Марсиане - это ещё было терпимо. И действительно, заглянув на огонек к поэту Дружкову, я нашёл его посреди книжных полок, массивного кресла и традиционной писательской обстановки, где в почетном месте за стеклом виднелась обложка с зайцем.
"Я зашла к поэту в гости. Ровно полдень. Воскресенье. Как хозяин молчаливый ясно смотрит на меня". С этим предвкушением чуда я и вышел на балкон с "марсианами".
Действительно, в простенке у окна виднелся странный знак, что-то вроде криптограммы, начертанный (по виду) шариковой ручкой. Поэт уверял, что ночью его разбудил странный свет в окне, а утром он и обнаружил это важное "послание". Спорить с поэтом – себе дороже, так что я поостерёгся. Тайное послание обрело свой смысл, как только Дружков завёл разговор о новом сборнике, куда бы он хотел включить свой портрет в моём скромном исполнении. Более того, на портрете он хотел бы видеть себя, указывающим рукой на инопланетный знак.
Я охотно согласился – по двум причинам. Точнее, трём. Дружков был мне по-человечески симпатичен. Безденежье, как всегда, было хроническим. Да и внешность моего визави – давала "дару" карикатуриста идеальный материал. Колоритный герой со жгучим взором и рельефными губами – сам просился на бумагу. Мы договорились о сроках и я откланялся.
Работа мне, признаться, удалась: поэт, как живой, стоял у окна квартиры, указывая пальцем на "визитку" инопланетных гостей. Мистический луч с небес осенял его фигуру, падая на знак. Чтобы передать готовый заказ, мы договорились встретиться в центре города.
Автор остался доволен геройским образом, готовый поместить себя на обложку. По дороге в магазин (кажется, за порцией спиртного) он загадочно поглядывал на меня, пока не произнёс очень странную фразу: "Ты не такой как все..." Я прекрасно его понял с первого раза, потому что эвфемизм "не такой как все" - достался нам в наследство от эпохи Уайльда, писавшего о "любви, которая не смеет назвать своего имени". Дружков (как и Уайльд) "не смел" заговорить о сексуальной ориентации, витиевато намекая на своё "прозрение".
Возможно, проницательность была даром "марсиан" - или свойственна ему, как поэту, но фраза меня расстроила. Во-первых, для неё не было ни малейшего повода; да и сам поэт – совсем не выглядел героем моего романа. А знакомить Дружкова со своими "тайными знаками" у меня не было никакого желания. Оставалось посмеяться, убеждая, что "нет, абсолютно такой же..." Вряд ли он поверил. Но самое яркое шоу ждало меня впереди.
Мы как раз входили в магазин. Сразу было видно, что поэта здесь хорошо знали. Толпившиеся в слякоти у прилавков тётки с авоськами не помешали шумному общению Дружкова с продавцами. Обращая широкий жест в мою сторону, Дружков завопил на весь магазин: "А это мой новый друг..! Он не такой как все..." (Тётки с авоськами, чуждые творчеству Уайльда, с любопытством поглядели на меня). Не дожидаясь окончания беседы, я оказался на улице.
Дружков догнал меня с бутылкой в руке, приглашая "отметить" новую обложку с портретом моего исполнения. Я разумно отказался, обещая как-нибудь на днях забрать "авторский" экземпляр с его подписью..
Прошло немного времени; наконец, в телефонной трубке я услышал хрипловатый басок поэта. С лёгкой одышкой, как всегда, он предлагал мне подписать готовый сборник. Книжка, действительно, выглядела неплохо. Качественная печать, графичный портрет автора с рукой, протянутой к "знаку марсиан". Своим размашистым почерком Дружков "подмахнул" поперёк форзаца дружелюбную надпись. "Александру, исщещему новых форм в творчестве" (если быть совсем точным).
Пока благодарный художник разглядывал издание, автор разместился у него за плечом, - чуть сопя и странно придыхая.. Впрочем, мизансцена была странноватой. Боковое зрение поймало руку моего визави, которая внезапно оказалась у ширинки, почёсывая мешковатые брюки. Картинно почесавшись и подышав "над ухом", автор предложил на дорожку ещё пяток книжек. Томный голос с хрипотцой, манипуляции с брюками и загадочный взгляд из-под тёмных бровей – дали сигнал к отходу. Я поспешил откланяться, унося под мышкой дары поэта.
Около года спустя, в книжном отделе "поэзии" взгляд упал на знакомое имя. Новый сборник Дружкова (снова эффектно изданный) разбудил моё любопытство. Чем всё-таки закончилась история с "пришельцами"? Здесь могло быть развитие темы. Но меня ждало разочарование: о "марсианах" не было ни слова. Зато внезапно поразил один из текстов - изложением знакомых обстоятельств.
За давностью лет (сборника я не купил) не могу цитировать дословно, но текст звучал примерно так.. После описания какого-то мужчины следовал финальный аккорд: "Отойди, содомит проклятый, Не искушай пороком и грехом". Трудно было не принять это на свой счёт.
Я вышел, ошарашенный коварством поэта Дружкова. И совершенно не припоминал - когда и чем я пытался его "искушать". Но таково воображение поэта. Оно способно "соткать из воздуха" как залетных "марсиан" на балконе, так и наглых, приставучих "содомитов". Обижаться на Дружкова было выше моих сил.
В общем-то, это была стандартная история. О том, как люди "большинства" зачастую представляют себе геев. Сам факт ориентации почему-то воспринимается ими как знак сексуальной распущенности (сродни лицам "древнейшей профессии"). И это выглядит "доступностью", "соблазном", даже "приглашением". Которых не было в реальности. Социальные мифы – живучая вещь.
С Дружковым мы больше не виделись. Мой квартирный телефон был сдан за ненужностью, а "мобильником" я не делился. Забегая порой к подруге в красивый особняк готического стиля, в котором разместился городской "союз писателей", я все больше ощущал роковую "инородность" этой конторе. Любимые рассуждения "писателей земли тульской" о "русофобии", "духовности", "почве" и "национальных корнях" - удивили бы Толстого, под огромной статуей которого они любили собираться по праздничным дням.
В центре готического "ларца", в огромном кабинете, обитал в те годы председатель писателей Маслов – с маленьким шпицем в руках. Его книжка ("Звонок с того света") до сих пор стоит у меня на полке. Как я понимаю из сюжета (хотя не читал до конца) заживо похороненный коммерсант, звонящий семье из гроба, - ясная метафора того, где хотел бы видеть автор "новую Россию". Исключительно в гробу. Надо отдать ему должное – пророчества сбылись.
Судьба свела меня с Дружковым ещё раз - заочным и странным образом. Бродя среди книжных полок, я порой листаю любимых поэтов, которых "не могу себе позволить" – в прекрасных и полных изданиях. Так было и с Рубцовым.
Открыв наугад его томик, увидел тут что-то знакомое.. Стихотворение о зайце, жутко походившее на текст Дружкова: "И в лесу потом под ёлкой, / А быть может, под сосной, / Вспоминать он будет долго / Встречу тёплую со мной". "Пусть же знает косой заяц, Если станет трудно вдруг. / После дедушки Мазая, / Я ему надёжный друг".
Финал у Рубцова звучал иначе: “И еще, наверно, долго, / Притаившись в тишине, / Думал где-нибудь под елкой / О себе и обо мне. / Думал, горестно вздыхая, / Что друзей-то у него / После дедушки Мазая / Не осталось никого”.
Действительно, "не осталось..." - подумал я о Дружкове и закрыл страницу.
! Орфография и стилистика автора сохранены
